Гражданская война в США 1861-1865. Сражение у Спотсилвейни (Часть 2)Маль К.М. Тем временем генералы северян готовились к проведению решительной атаки на позиции врага. Ее объектом снова была избрана Подкова — самое слабое место во всей оборонительной системе конфедератов. Но на сей раз по нему должны были нанести удар сразу три федеральных корпуса. Главная роль в предстоявшей атаке отводилась Уинфилду Хенкоку, в то время лучшему корпусному командиру армии. Грант отдал специальный приказ о перемещении войск 2-го корпуса с правого фланга в центр линии, откуда они при поддержке двух других корпусов должны были нанести лобовой удар в переднюю часть фас Подковы и, если получится, прорвать оборону южан. Тот же приказ определял и роль других войск, атаковавших центральный выступ с запада и с востока. Для этой цели предназначались 9-й корпус Бернсайда и 6-й корпус Райта, а 5-й корпус Уоррена оставался в резерве, но поддерживался в готовности для нанесения завершающего удара. Однако осуществить тщательно продуманный план на следующий после атаки Антона день, т.е. 11 мая, оказалось невозможным. С утра пошел проливной дождь, который без перерыва хлестал до вечера, и основные начальные положения боевого приказа Гранта были выполнены лишь в районе 4 часов утра 12 мая. К тому времени 2-й корпус уже занял отведенное ему место в центре линии северян. Хенкок последний раз объехал ряды, отдал приказ о наступлении, и плотные массы федеральной пехоты медленно двинулись вперед по хлюпающей под ногами грязи. Впереди шли дивизии Френсиса Берлоу и Дэвида Белла Берни. По приказу Гранта они были превращены в пробивной таран и построились в две колонны, каждая в полк шириной и в 20–30 шеренг глубиной. Позади них готовый придти на помощь в нужный момент развернул свою дивизию Джон Гиббон, а за ним заняли позиции солдаты злополучной дивизии Мотта. Остальные части Потомакской армии также выдвинулись на тактический рубеж. Слева Хенкока поддерживал со своим 9-м корпусом генерал Бернсайд, к которому по приказу Гранта был прикомандирован специальный штабной офицер. Последнему поручалось всячески понукать и подстегивать этого генерала, внушая ему необходимость действовать решительно и быстро. Справа от Хенкока на западный фланг Подковы нацелился 6-й армейский корпус, командир которого генерал Джон Седжвик был недавно убит случайным ружейным выстрелом. Теперь им командовал, напомню, другой генерал — Горацио Райт, не уступавший, впрочем, Седжвику в опыте и военных способностях. Правее Райта развернулся 5-й корпус генерала Уоррена, в прошлом военного инженера, спасшего при Геттисберге армию Потомака от разгрома. Ему также было приказано участвовать в атаке, как только для этого представится возможность. Но хотя все части заняли места для наступления организованно и в срок, подготовка к атаке не обошлась без некоторых затруднений и недоразумений. Виной тому отчасти стала плохая погода, но главной помехой были обычные для Потомакской армии разгильдяйство и бюрократизм. Например, многие офицеры (не говоря уже о солдатах) дивизии Берлоу не знали о том, что им предстоит идти в бой, а ночную перемену позиции приняли за обычную рутинную перегруппировку. Поэтому они захватили с собой все свое имущество, включая палатки и кухонный скарб, который и громыхал теперь на спинах вьючных лошадей в хвосте колонны в сопровождении денщиков, поваров и прочих нестроевых. В результате движение дивизии к неприятельским позициям происходило крайне медленно, и Хенкок, наблюдавший за маршем своих шлепающих по лужам частей, что-то недовольно пробормотал о черепахах, ползущих в гору. Впрочем, настроение командира 2-го корпуса было хорошим, и, повернувшись к офицерам своего штаба, он с оптимизмом сказал: «Они не вернутся назад. Я знаю, что они не вернутся». Этими словами Хенкок хотел выразить свою уверенность, что позиции врага будут взяты, а значит, возвращаться на исходные рубежи северянам не придется. Он не заметил двойного смысла своей фразы. Между тем его пророчество оказалось очень недалеким от истины, хотя и не таким, как он думал. В отличие от своего командира, генерал Френсис Берлоу был в то утро исполнен самых мрачных предчувствий. Офицеры дивизионного штаба, хорошо изучившие повадки генерала, заметили, что он сильно не в духе по одному-единственному признаку: Берлоу ни разу не произнес своей любимой фразы, которую он всегда говорил перед боем: «Примиритесь с Господом и садитесь на коней, джентльмены. Я выбрал горячее местечко для некоторых из вас». Надо сказать, что у Берлоу были все основания для того, чтобы пребывать в скверном расположении духа. Когда дивизия уже построилась в боевой порядок и двинулась вперед, вдруг выяснилось, что лежащая впереди местность толком не изучена и никто не знает точной цели предстоящей атаки. Даже штабной офицер, специально прикомандированный к головной дивизии в качестве проводника, оказался также не осведомлен, как и все остальные. Всю дорогу до вражеских траншей он только и делал, что сыпал ругательствами и проклятиями по поводу этой войны и того, как она ведется. Берлоу надоело слушать этого «богохульного ругателя», и он напрямую спросил, может ли тот по крайней мере гарантировать, что впереди нет каньона глубиной в тысячу футов. Штабист честно признался в ответ, что не может, и, услышав его слова, командир 1-й бригады полковник Нельсон Майлз выругался так громко, что Берлоу велел ему заткнуться. Все это, конечно, не могло поднять настроения командира дивизии, хотя за время службы в Потомакской армии ему пора было уже привыкнуть к подобным сюрпризам. Но Берлоу не был профессиональным военным. До войны он занимался адвокатской практикой и никак не мог смириться с некоторыми особенностями своей новой профессии. Впрочем, отсутствие специального образования и далеко не военная внешность не мешали Берлоу быть хорошим боевым офицером. Начав свою службу рядовым Нью-йоркской милиции, он быстро и без всякой протекции поднялся по служебной лестнице, а в 1864 году был уже бригадным генералом и возглавлял пехотную дивизию. Правда, судейский пока еще не был окончательно вытеснен военным, и в боевых рапортах генерала то и дело проскакивали юридические термины, но во всем остальном Берлоу ничуть не уступал своим соратникам, имевшим вест-пойнтское образование. Одним из лучших его качеств, которому мог бы позавидовать самый образованный из генералов, был особый инстинкт полководца, и этот инстинкт подсказывал ему в то утро, что атака на траншеи противника захлебнется. Впрочем, пока северянам везло. Случайно дивизии Берлоу удалось выйти именно к нужному участку обороны противника — самой вершине Подковы. По другой счастливой случайности генерал Ли, заметивший вечером 11 мая передвижения корпуса Хенкока, принял их за попытку обходного маневра. Он приказал снять батарейные орудия с позиций в центре Подковы и перебросить их на другой участок, так что в момент нападения самое слабое место в обороне южан оказалось таким же беззащитным, как пчела без жала. Когда же в районе полуночи конфедераты все же заметили, что пехота врага собирается перед их фронтом, и командир одной из дивизий доложил об этом генералу Юэллу, тот не придал происходившему серьезного значения. Он пообещал вернуть пушки на позицию к рассвету и сдержал свое слово, но это привело лишь к тому, что большая часть стволов попала в руки неприятеля. Таким образом, на позициях в центре Подковы оставались только пехотные части: ослабленная и измотанная дивизия Джонсона. В сражении при Геттисберге она участвовала в атаке на холм Калп, который оборонялся окопавшейся пехотой северян, и понесла большие потери. С тех пор состав дивизии так и не был восстановлен и к началу сражения у Спотсилвейни у Джонсона едва набиралось три тысячи человек. Но даже эти три тысячи были сильно утомлены долгим маршем, строительством укреплений, и в тот ранний час, когда началась атака федералов, они были погружены в глубокий сон. Северяне, конечно, не знали, как крупно им повезло, но все равно старались передвигаться как можно тише и не потревожили сновидений своих оппонентов. Крадучись, как огромная стая хищников, они подобрались к передовым стрелковым ячейкам пикетной линии и без лишнего шума повязали потерявших бдительность часовых. Затем дивизия Берлоу продолжила свое наступление и вышла к подножию небольшой возвышенности. В предрассветном сумраке федералы приняли ее гребень за неприятельскую линию и с криком «ура!» бросились на «врага». Четкий строй колонны был мгновенно нарушен и вся дивизия превратилась в неуправляемую орущую толпу. Словно прорвавшая плотину река, она поднялась на гребень высоты и оттуда могучим водопадом обрушилась на находившиеся внизу траншеи дивизии Джонсона. Заспанные конфедераты встретили ее беспорядочным огнем, но не могли остановить катившуюся на них людскую лавину. Правда, в этот момент за их спинами появились наконец орудия, присланные Юэллом, которые также открыли огонь. Один из снарядов угодил прямо в интендантскую группу, которая плелась в хвосте колонны, убил вьючного мула и подбросил высоко в воздух всю его поклажу, включая куски жареного бекона, сковородки и столовые приборы. Но никто не обратил внимания на эту «потерю». Волна атакующих затопила траншеи и всех, кто в них был. Большинство защитников не сумело оказать сопротивления, и почти вся дивизия Джонсона попала в плен. Северяне отконвоировали в тыл 2800 солдат, которым теперь предстояло до конца войны сидеть в лагере для военнопленных в Рок-Айленде. Федералам достались также 20 орудий 2-го корпуса Юэлла, но они не смогли вывезти их вслед за пленными и пока оставили на позициях. Между тем атака дивизии Берлоу продолжалась. Прорвав линию окопов, северяне неслись вглубь Подковы сквозь кустарники и деревья, и казалось, уже никто не может их остановить. Но тут чрезмерное количество войск, сконцентрированных на узком участке (около 1000 ярдов в ширину) сыграло с атакующими скверную шутку. Бригады и полки окончательно перемешались в одну неразделимую массу по 30 человек в глубину. Офицеры, шедшие в атаку пешком, были в этой толпе неотличимы от рядовых, и генералы просто не знали, кому отдавать приказания. Неразбериха еще больше усилилась, когда вдруг хлынул весенний ливень и все, кто участвовал в наступлении, промокли до нитки. Именно в этот момент конфедераты, пришедшие в себя от первоначального шока, нанесли мощный и стремительный контрудар. Первой в бой вступила бригада Лейна на корпуса Хилла, примкнувшая к левому флангу Юэлла. Развернувшись на 180 градусов, она открыла убийственно точный огонь по правому крылу Хенкока, заставив северян дрогнуть и отпрянуть в сторону. А прямо впереди у дома Мак-Кула и дома Харриса уже стояла вполне готовая к бою дивизия Гордона. Когда со стороны траншей 1-й линии раздалась стрельба, она была срочно поднята по тревоге и теперь ожидала только приказа начать контратаку. Несколько неожиданно этот приказ ей доставил лично генерал Ли, появившийся на месте событий верхом на своем Бродяге. Увидав готовую к атаке пехоту южан, он не удержался и выехал вперед, чтобы возглавить полки Гордона. Подобный порыв охватывал командующего конфедератов уже во второй раз и, возможно, объяснялся тем, что он видел неизбежность поражения Юга и мечтал о славной смерти в бою. Но подчиненные не дали ему возможности свести счеты с жизнью. «Это не место для генерала Ли», — сказал Гордон почти приказным тоном, а его солдаты, услышав эту команду, принялись скандировать: «Генерал Ли, в тыл!». «Эти люди — вирджинцы и джорджианцы, — продолжил между тем Гордон. — Они никогда не подводили вас раньше, не подведут и теперь». Затем по приказу своих офицеров двое солдат, выбежав из рядов дивизии, схватили Бродягу под уздцы и силой увели генерала Ли с передовой. Не успел он скрыться за задними рядами, как дивизия Гордона ринулась на врата, и ад следовал за ней. Она столкнулась с утратившей порядок дивизией Берлоу в небольшой сосновой роще и вступила с ней в ожесточенную огневую дуэль. Слева вирджинцев и джорджианцев Гордона поддержала бригада Ремсьюра, а за ними на северян обрушились бригады Харриса и Мак-Гауэна из 3-го корпуса Хилла. Огнем и штыками они сначала остановили, а затем направили вспять волну федеральной атаки, заставив ее катиться назад с такой же скоростью, с какой она неслась вперед. Лишь у захваченных ими траншей первой линии совершенно обескураженным северянам удалось остановиться и кое-как привести в порядок свои расстроенные и перемешанные полки. Окопы, доставшиеся федералам, представляли собой достаточно сложную и хорошо оборудованную оборонительную систему, но они были рассчитаны на войска, значительно уступавшие им по численности. Поэтому многим из людей Хенкока пришлось залечь на землю позади линии траншей и из такого положения открыть огонь по контратакующим бригадам Гордона. Впрочем, участок прорыва был узким и пространства для всех все равно не хватало, так что в некоторых местах пехота северян расположилась в 40 шеренг в глубину. Те, кто оказался сзади, пытались пробраться вперед, чтобы тоже послать врагу свою пулю. Несколько федералов тем временем развернули захваченные орудия и принялись палить из них всем, что попадалось под руку. В дело пошли даже поломанные ружья, а поскольку артиллеристов поблизости не оказалось и огонь вели пехотинцы, то эти предметы летели куда угодно, но только не в наступающих на траншеи южан. Так, когда один солдат-ирландец уже зарядил орудие и собирался дернуть за шнур, его товарищ по полку заметил, что ствол направлен слишком высоко и снаряд просто пролетит над головами мятежников. «Это ничего, — ответил артиллерист-любитель. — Он все равно свалится на чью-нибудь башку». Пока происходила эта неуправляемая подготовка к обороне, Берлоу пытался сформировать линию и возобновить атаку. На этот раз он хотел двинуть свои части по траншейным коридорам направо и налево от точки прорыва и накрыть дивизию Гордона перекрестным фланговым огнем из укрытия. Однако восстановить порядок никак не получалось: стоило Берлоу сформировать один участок линии, как из тыла подходили свежие части — в бой пошла дивизия Гиббона и всякая организация испарялась. Бригады и полки превращались хотя и в устойчивый, но совершенно неподвижный монолит и все попытки сдвинуть его с места были просто сизифовым трудом. Но если северяне и не могли наступать, то, по крайней мере, они могли обороняться, и тысячи винтовок обрушили на идущих в контратаку конфедератов ураганный огонь. Несмотря на это, части дивизии Гордона и бригады Рем-сьюра в несколько бросков достигли траншей и ворвались внутрь. Там они пустили в ход штыки и приклады и после ожесточенного боя очистили большую часть укрепленной линии от неприятеля. К 9.30 утра северяне удерживали лишь несколько сот метров от всей протяженности конфедеративных траншей, и эти незначительные участки уже не могли служить плацдармом для расширения прорыва. Впрочем, это не мешало им предпринимать попытки вернуть утраченные рубежи. Совершив перегруппировку, они снова пошли в атаку. Конфедераты встретили их прицельной стрельбой из-за своих брустверов и быстро заставили наступавших сначала замедлить шаг, а затем и вовсе упасть на землю. Из этого положения федералы открыли по траншеям ответный огонь, и вскоре вся Подкова, несмотря на ливень, стала походить на раскаленную дугу электрической лампочки. Северяне, лежавшие на открытом месте по несколько десятков рядов в глубину (пехотные части все прибывали, внося в боевые линии неразбериху и сумятицу), смогли организовать почти непрерывную стрельбу. Как это обычно делается в подобных случаях, задние шеренги перезаряжали винтовки и передавали их передним, а те без устали посылали врагу пулю за пулей. Но позиции южан за бруствером были малоуязвимы и позволяли отвечать на эти выстрелы с убедительной точностью. Одновременно на тех участках Подковы, которые еще оставались в руках федералов, происходили короткие и яростные рукопашные схватки, подобные поединкам хищников, схватившимся из-за добычи. Здесь в ход шли штыки, приклады, ножи, кулаки и даже зубы. Одним словом, как писал позже офицер-северянин, «Подкова представляла собой кипящий, булькающий и шипящий котел смерти». Пока происходила эта жестокая и неуправляемая схватка, не дававшая перевеса ни одной из сторон, командиры федералов решили наконец нанести фланговые удары по Подкове и срезать ее, словно старый мозоль. Как уже говорилось выше, роль таких «ножниц» отводилась корпусам Бернсайда и Райта, которые были развернуты соответственно слева и справа от вступивших в бой частей Хенкока. Первым атаку начал неповоротливый Бернсайд. Он двинул на врага 2-ю дивизию генерала Поттера при поддержке 1-й дивизии Криттендена, и сперва им удалось добиться успеха. Люди Андерсона, занимавшие этот участок траншеи, не ожидали атаки и были мгновенно выбиты из своих укреплений, потеряв при этом несколько орудий. Но затем у дивизии Поттера начались неприятности. Сначала ей не удалось установить контакт с левым флангом 2-го корпуса, сражавшимся на изгибе Подковы, и прорыв Поттера оказался изолированным. Бернсайд двинул ему на подмогу дивизию Криттендена, но и та не сумела соединиться с частями Хенкока. Оставалась еще одна дивизия — Уилкокса, однако прежде чем она смогла атаковать, южане уже успели собраться с силами и сами нанесли мощный контрудар. Стремительным наскоком они очистили восточную часть Подковы от дивизии Поттера и заставили ее податься назад. Правда, северяне не пожелали отходить на исходные рубежи и принялись окапываться прямо под огнем противника. Вскоре напротив долговременных укреплений корпуса Хилла появилась линия неглубоких временных ячеек, в которых сидели и из которых стреляли по врагу солдаты Бернсайда. К 9 часам они установили связь с корпусом Хенкока, образовав единую линию огня. К тому времени 3-я дивизия Бернсайда во главе с Уилкоксом закончила свои приготовления и тоже пошла в наступление. Она взяла левее линии федеральных ячеек и двинулась через густой перелесок, подходивший к самому брустверу вражеских позиций. Однако на этот раз южане не дремали и, едва на опушке леса показались враги, открыли из своих траншей залповый огонь. Уилкокс попытался хотя бы закрепиться под прикрытием деревьев, и некоторое время его люди активно отвечали на стрельбу неприятеля. Но затем утомленные неуютным соседством, южане выпрыгнули из окопов и со штыками наперевес бросились в контратаку. Произошла ожесточенная свалка, и конфедераты погнали янки через перелесок, буквально ступая по трупам солдат в синей униформе. Вдруг бегущие впереди северяне рассеялись, а конфедераты обнаружили себя в нескольких десятках метров от вражеских батарей. Не успели они сообразить в чем дело, как орудия громыхнули им прямо в лицо, и картечь рассеяла пехотинцев, как кучу сухих листьев. Воспользовавшись прикрытием артиллерийского огня, дивизия Уилкокса опять выдвинулась вперед и, закрепившись на кромке леса, также начала окапываться. На этом попытки Бернсайда завладеть траншеями противника закончились, а его линия стабилизировалась. В то утро он потерял в бесплодных атаках 1200 человек и добился лишь того, что генерал Ли не смог перебросить на другие участки правофланговые части своей армии. 6-й корпус, введенный в бой одновременно с Бернсайдом, действовал более активно, хотя также не добился существенных результатов. Его атака была направлена на западную часть Подковы, т.е. на тот самый участок, который уже штурмовался Антоном 10 мая. Последний, кстати, и возглавил атаку дивизии Райта со своей 2-й бригадой. Он снова повел ее через лес и вышел прямо к одному из секторов траншей, недавно отбитому южанами. Этот сектор представлял собой резкий выступ, образованный большим уродливым углом (позже он стал называться Кровавый угол), в котором расположились теперь бригады Ремсьюра и Мак-Гауэна. Выдвинутое положение позволяло им вести анфиладный огонь по частям Хенкока, сражавшимся за вершину Подковы, а также угрожать им ударом с тыла. Аптон, тактический глазомер которого был по-прежнему острым, сразу оценил важность этого бастиона и решил во что бы то ни стало забрать его у противника. Между тем южане заметили, что среди деревьев мелькают синие мундиры, и открыли по полкам 2-й бригады беглый огонь. Через несколько секунд их выстрелы вынудили атакующих лечь на землю под прикрытие высокой изгороди. «Не могу представить, что кто-то вообще мог выжить под таким прицельным огнем как тот, что обрушился на нас на этом пункте, — вспоминал офицер 95-го Пенсильванского полка Нортон Галоуэй. — Огонь был столь сильным, что он срезал стебли травы вокруг нас, и пули, жужжа, находили свои жертвы десятками». Однако Аптон не позволил своим людям слишком долго разлеживаться на земле. По его приказу бригада вскочила на ноги и стремительно бросилась на неприятельские траншеи. На сей раз ей удалось приблизиться к брустверу почти вплотную, но огонь конфедератов был слишком силен, и федералам снова пришлось залечь. Правда, теперь они были всего в нескольких метрах от вражеских позиции, и, казалось, им достаточно протянуть руку, чтобы овладеть ими. Сделать это, однако, было нелегко, поскольку всякие попытки вскочить и броситься вперед пресекались на корню меткими выстрелами южан. Тогда, расположившись в неглубокой ложбине у самой линии траншей, федералы открыли огонь в упор, стараясь перебить как можно больше врагов. А те тоже не оставались в долгу и отстреливались, просовывая стволы своих винтовок сквозь щели амбразур, проделанных в бревенчатом бруствере. В некоторых местах, где северянам удалось подползти к самым окопам, этот бруствер был единственным, что разделяло сражающихся, и там бой достигал наибольшего накала. Северяне и южане пытались достать друг друга штыками сквозь щели в бревнах или, впрыгивая на бруствер, наносили удары прикладами сверху. Однако подобные действия редко приносили успех, и в основном сражающиеся продолжали палить друг в друга в упор. Для этой цели они поднимали над кромкой бруствера винтовки и разряжали их наугад, в кого Бог пошлет. Самые же отчаянные вскакивали наверх и, стоя на краю траншей, принимались выпускать пулю за пулей по мере того, как их товарищи передавали им заряженные винтовки. Как правило, такому смельчаку удавалось сделать 2–3 выстрела, прежде чем он сам получал пулю или падал проткнутый штыком. Однако не успевало одно бездыханное тело коснуться земли, как на бруствер карабкался новый храбрец, также падавший замертво через несколько секунд. В результате и траншеи, в которых укрепилась пехота южан, и ложбина, где засели северяне, были переполнены убитыми и ранеными. Те же, кто еще продолжал сражаться, стояли под хлещущим ливнем по колено в грязи и воде, на поверхности которой, как бревна во время сплава, качались мертвые тела. Порой их оказывалось так много, что они мешали вести бой, и то здесь, то там противники по безмолвной договоренности прекращали огонь, убирали тела, а затем опять возвращались к своей жестокой работе. Аптон наблюдал за этой бойней с небольшого расстояния, сидя на лошади, но по странной случайности вражеские пули не трогали храброго полковника. «Держа шляпу в руке, — вспоминал очевидец, — он бесстрашно подбадривал своих людей и просил их удержать этот пункт, в то время как все офицеры его штаба были убиты, ранены или лишились своих лошадей». В какой-то момент Аптону показалось, что артиллерия сможет помочь его таявшей на глазах бригаде. По его приказу отделение батареи регулярного артиллерийского батальона выдвинулось под огнем противника поближе к траншеям, зарядило две свои медные пушки двойной картечью и открыло огонь. Первый же залп дал такие ошеломляющие результаты, что канониры подкатили орудия к самому краю траншеи и принялись выпускать один картечный заряд за другим, действуя с лихорадочной, почти безумной быстротой. Им помогал капитан Джон Фиш из штаба Аптона, подносивший снаряды после того, как многие номера расчетов были убиты или ранены. Впрочем, самому капитану также не удалось долго оставаться на ногах. «Угостите их, ребята! Я принесу вам картечи», — воскликнул он и вдруг упал на землю, смертельно раненный. Остальных дерзких артиллеристов вскоре постигла та же судьба. Один за другим они валились в жидкую грязь, и через несколько минут их иссеченные пулями медные орудия умолкли. Они так и остались стоять на краю траншеи, точно памятники безумной храбрости и удивительного мужества. Вместо артиллерии на помощь изнемогающим людям Аптона подошла пехота. К их правому флангу примкнула 1-я Нью-джерсийская бригада Брауна и Массачусетская бригада генерала Юстаса. Слева от линии Аптона в бой вступила Вермонтская бригада полковника Льюиса Гранта, а также пенсильванцы и Нью-йоркцы Фрэнка Уиттона. Но, даже получив подкрепление, северяне не могли прорваться сквозь оборону бригад Мак-Гауэна и Ремсьюра, которые дрались за свои позиции с прежней стойкостью и отвагой. Правда, некоторым из вновь прибывших все же удалось ворваться в траншеи — они подползли к ним на животе и прыгнули внутрь прямо в гущу столпившихся там мятежников. Но этих отчаянных смельчаков быстро подняли на штыки и вышвырнули прочь. Другие между тем залегли рядом с людьми Аптона и включились в яростную перестрелку с южанами. В такой манере бой у Кровавого угла продолжался несколько часов, и за это время северяне успели помногу раз опустошить свои патронные сумки. Но из обозов им постоянно подвозили дополнительный боекомплект, который сгружался с мулов прямо на землю, и стрельба была практически беспрерывной. Как вспоминал участник сражения, к закату «мы были почти полностью истощены и выпустили по 300–400 патронов на человека. Наши губы покрылись пороховой коркой от «скусывания патронов». Наши плечи и руки были покрыты грязью, которая прилипла даже к прикладам винтовок». Впрочем, от безостановочного безумного боя уставали не только люди, но и оружие. Стволы винтовок засорялись копотью от сгоревшего пороха до такой степени, что из них невозможно было стрелять. Тогда тот или иной федеральный полк собирал пришедшее в негодность оружие и с несколькими десятками солдат отправлял его в тыл на прочистку. Обычно за ними плелись и те, кто уже почти терял сознание от усталости. Отойдя на несколько десятков метров, они падали прямо в грязь и, не обращая внимания на ливень и грохот выстрелов, засыпали мертвым сном. Восточнее Кровавого угла, у вершины Подковы также шел бой, который хотя и не был таким кровавым, все же не уступал битве за Угол по ожесточенности. Контакт между сражавшимися здесь частями Хенкока и дивизией Гордона не был настолько тесным и не доходил до рукопашной. Северяне и южане, расположившись на открытом месте, просто вели друг по другу сумасшедший по своей скорострельности огонь, и, как вспоминал офицер-конфедерат, «от рассвета до полуночи там без перерыва гремели ружейные выстрелы». К счастью для сражающихся, сама скорость стрельбы делала ее менее меткой, большинство пуль пролетали мимо своих целей. Многие из них угодили в росшие за позициями южан могучие дубы, достигавшие двух футов в диаметре. К концу дня они были так искрошены, что подломились и в итоге упали на землю. «Мы не только перестреляли армию, — писал по этому поводу генерал-северянин Девид Портер, — мы перестреляли лес». Пули крошили и деревья, и человеческие тела. На долю некоторых из них пришлось так много попаданий, что они буквально разваливались на части и потом их опознать было практически невозможно. Так, солдат 5-го Мэнского полка, отправившийся на следующий день на поиски своего капитана, нашел даже не труп, а лишь его жалкие остатки. «На всей поверхности тела не было и четырех дюймов, не тронутых пулями», — вспоминал он. Подобных примеров можно было бы привести множество, но и без того понятно, что сражение у Спотсилвейни превратилось в беспрецедентное по своей жестокости побоище. Самой же трагичной его стороной было то, что колоссальные жертвы, понесенные обеими сторонами 12 мая, оказались бесполезными. После того как атаки фланговых группировок северян были отражены, продолжение битвы за Подкову потеряло для них всякий смысл. Южане слишком прочно удерживали траншеи, чтобы их могли захватить вымотанные долгим боем полки Хенкока и Райта, и бой носил характер самой массовой, самой продолжительной, самой кровопролитной и самой безрезультатной перестрелки за всю войну. Правда, чашу весов в сторону Севера еще мог склонить 5-й армейский корпус, остававшийся все утро в резерве. Генерал Мид, который осуществлял непосредственное руководство сражением с федеральной стороны (Грант лишь несколько раз появился на поле боя, но не отдавал никаких распоряжений), еще в 8 часов утра решил двинуть в бой этот последний резерв и направил генералу Уоррену соответствующий приказ. Но герой Геттисберга, проявивший столь блестящие военные способности, оказался в тот день не на высоте. Подготовка его корпуса к атаке заняла слишком много времени, войска выдвигались на позиции, словно находясь в сомнамбулическом сне, а Уоррен ничего не делал, чтобы ускорить этот процесс. Не помогли и повторные приказы Мида, а потерявший терпение Грант даже посоветовал ему сместить командира 5-го корпуса с поста. Наконец, Уоррен, словно испугавшись этой угрозы, двинул вперед дивизию Кроуфорда и Мерилендскую бригаду Денисова. Но предпринятая ими атака была такой робкой, что южане без труда ее отразили. Затем части Уоррена залегли неподалеку от траншей противника и вступили с ним в вялую перестрелку, которая, конечно, не могла принести успеха. После провала атаки 5-го корпуса битва за Подкову стала не просто бессмысленным, но и преступным смертоубийством. Потерпевшим неудачу командирам северян следовало немедленно прекратить атаки и вывести свои истекающие кровью части из боя, ибо добиться большего, чем уже было сделано за этот день, они не могли. Однако генерал Грант преследовал свои цели, которые нельзя было обозначить терминами «победа» или «поражение». Он вел войну на истощение, и в его задачи входило уничтожение максимально большего количества вражеских солдат. Собственные же потери интересовали Гранта меньше, поскольку человеческие ресурсы Севера были достаточно многочисленны, чтобы восполнить пустующие места в рядах Потомакской армии. Поэтому, объехав линии сражающихся войск верхом и понаблюдав некоторое время за ходом сражения, Грант остался доволен достигнутым результатом. В тот день он написал своей жене, что никогда в жизни не чувствовал себя лучше. Генерал Ли также не вмешивался в ход битвы, хотя и по совсем другим причинам. Все, что он мог предпринять для отражения атаки врага, было сделано им ранним утром, и теперь спасение армии зависело от стойкости рядовых пехотинцев, сдерживавших натиск северян. Зная, что в этом он вполне может на них положиться, генерал Ли занялся другой, не менее важной работой. По его приказу не участвовавшие в бою части и нестроевые взялись за лопаты и приступили к рытью новой линии окопов. Командующий южан сам выбрал для нее место — она проходила поперек основания Подковы в нескольких сотнях метров за спинами сражающихся частей. А затем лично проследил за всеми производимыми работами. Эти работы проходили с обычной для конфедератов расторопностью и быстротой, чтобы к вечеру утомленные боем войска могли отступить в хорошо оборудованные и тщательно подготовленные траншеи. Однако это долгожданное отступление стало возможным лишь к полуночи, когда битва, точно пресытившийся обжора, стала постепенно успокаиваться. Дождавшись, когда отгремят последние выстрелы, конфедераты оставили стойко обороняемые ими позиции и под покровом ночи тихо подались назад. Впрочем, федералы все равно не могли их преследовать. Многие из них были счастливы уже тем, что уцелели в самом кровопролитном сражении войны, и к тому же чувствовали себя настолько уставшими, что заснули прямо на боевых позициях, устроив себе некоторое подобие постели из грязи. Наутро они смогли, наконец, занять линию Подковы, стоившую им такой крови, и убедиться в совершенной бесплодности своей «победы». Результатом атак трех федеральных корпусов стал захват вражеских окопов протяженностью около 1200 ярдов, не представлявших собой никакой тактической ценности. Южане попросту выровняли огромную дугу, устранив слабое место в своей линии, и их новые траншеи выглядели еще более внушительно. Северяне могли бы использовать Подкову в качестве плацдарма для повторных ударов в центре неприятельских позиций, но захваченные окопы оказались до такой степени заполнены трупами, что годились теперь только для братской могилы. Особенно тяжелое зрелище представлял из себя Кровавый угол, где тела были по большей части обезображены многочисленными попаданиями ружейных и картечных пуль и лежали в траншеях бесформенными грудами. Только на участке длиной 15 и шириной 12 ярдов, по подсчетам одного офицера-северянина, покоилось 150 мертвых тел, и это был еще не предел плотности. «На закате, — вспоминал генерал Портер, — мы увидели, что мертвые враги лежат грудами друг на друге, в некоторых местах в четыре слоя, представляя собой все ужасные виды увечий. Под кучей быстро разлагающихся трупов было заметно конвульсивное подергивание конечностей — раненые были все еще живы... Это место очень точно названо Кровавым углом». Разумеется, и речи быть не могло о том, чтобы размещать войска в этом морге под открытым небом, и генералы северян благоразумно отвели свои части на исходные рубежи. Предварительно они приказали захоронить убитых, и, выполняя это распоряжение, федералы стащили всех лежащих вокруг мертвецов в и без того заваленные телами окопы и сбросили на них сверху бруствер. Но такая могила оказалась не слишком надежной, и земля в некоторых местах просела, представив на всеобщее обозрение разлагавшуюся человеческую плоть. «Кажется просто невероятным, какая перемена произошла менее чем за неделю, — вспоминал капеллан одного из федеральных полков, снова оказавшийся вблизи Кровавого угла через несколько дней. — Волосы и кожа отвалились от черепов, а мясо — от костей, и все это издавало отвратительную вонь. Многие солдаты заткнули свои ноздри зелеными листьями. Подобные сцены кажутся слишком отталкивающими, чтобы о них писать. Однако как еще передать точное представление о том, что здесь произошло и выстрадано». Битва 12 мая была лишь одним из эпизодов невиданного противостояния двух армий у Спотсилвейни. Даже после провала своих атак на центр мятежников Грант не пожелал признать поражения (похоже, такого слова для него просто не существовало) и продолжил свои попытки прорвать оборону конфедератов. «На этот раз мы столкнулись с человеком, который либо не знал, когда он побит, а когда нет, либо плевал бы даже на потерю всей своей армии, лишь бы он мог довести дело до конца», — писал о Гранте один из солдат Северовирджинской армии, и в этом кратком высказывании отчетливо видна вся суть стратегии федерального главнокомандующего. Но траншеи были таким фактором, с которым не мог не считаться даже победитель Чаттануги, ведь все попытки прорвать 6-мильную оборонительную линию оказались безуспешными. Они лишь удлинили списки погибших и раненых, костьми которых снова были усеяли подступы к фортификационным сооружениям южан. Наконец 20 мая, в нарушение своего принципа «никогда не маневрировать», Грант снялся с позиций у Спотсилвейни и, обойдя линию вражеских траншей, двинулся на юг. Генералу Ли оставалось только следовать за ним, заслоняя своей армией подступы к столице Конфедерации. Ли тоже направился вглубь штата Вирджиния навстречу неизбежному поражению. Несмотря на все последующие кровавые столкновения у Спотсилвейни, четверг 12 мая стал для солдат обеих армий одним из самых ужасных дней за всю гражданскую войну. «Я никогда не думал, что мне будут верить, если я стану рассказывать об ужасах Спотсилвейни», — сказал о нем федеральный солдат. «Сражение, происшедшее в четверг, было одним из самых ужасных столкновений, которые только окрашивали человеческой кровью подножие Господа Бога», — вторил ему рядовой из Северной Каролины. Именно на 12 мая приходится пик потерь, понесенных как северянами, так и южанами, за все двухнедельное противостояние у маленькой вирджинской деревушки. В этот день на поле боя пали или были ранены 6820 федералов и около 6000 конфедератов, в то время как за весь период с 8 по 19 мая потери первых составили 18 тысяч человек, а потери вторых — 10 тысяч. Для истощенной в боях Конфедерации такой урон — хуже проигранной битвы; ей уже было нечем восполнять зияющие бреши в рядах своих армий, и вскоре на повестку дня был даже поставлен вопрос о призыве на военную службу негров-рабов. Потери федералов были не меньшие, а к концу кампании от старой Потомакской армии почти ничего не осталось. Но верный себе Грант продолжал вести потрепанные синие полки вперед, невзирая на кровь и трупы. Известный американский историк Брюс Каттон писал: «Происходило нечто ужасное и безжалостное, и старые слова, такие, как «победа» и «поражение», утратили свое значение. Неуклюжий маленький человек с рыжей щетинистой бородой намеревался продолжать движение вперед, и теперь вся война была одной непрерывной битвой. Если один удар не удавался, то немедленно наносился другой». И Грант, тот самый маленький неуклюжий человек с щетинистой бородой, о котором идет речь, действительно вскоре нанес новый удар. Спустя всего две недели после битвы у Спотсилвейни он снова затеял генеральную атаку на окопы противника у другого Богом забытого уголка Вирджинии. Этот уголок назывался Колд-Харбор. Маль К.М. Гражданская война в США (1861-1865): Развитие военного искусства и военной техники. Смотрите также | |
| |
Просмотров: 724 | | |
Всего комментариев: 0 | |